– Можно питаться пустой похлебкой из крапивы, зиму переходить в лаптях, только не дай Бог войны, – краешком праздничного платка, который надела по случаю приезда «важного гостя», Мария Озарчук вытирает невольно накатившуюся слезу.
26 ноября, "Кобринский вестник"/ Встретиться с этой женщиной я хотела давно, но обстоятельства не складывались. В последнее время Мария Лукинична неважно себя чувствовала, но когда узнала, что завтра к ней приедет корреспондент, как замечает дочь Татьяна, ободрилась, словно десяток лет с себя сбросила, с самого утра принарядилась: да, так уж заведено в деревне – как знак уважения к людям, которые впервые переступают порог твоего дома.
– Сколько я всего на своем веку повидала. Мне же 97 лет. Всех своих ровесников в родном Меленково пережила: братьев, сестру, мужа, дочь похоронила, а сама все живу. А для чего? Ведь никакой от меня пользы – работать уже не могу. В прошлом году еще что-то делала, помогала Татьяне огород полоть.
– Ты за свой век столько натрудилась, отдыхай, – успокаивает ее дочь.
В семье у Лукаша Сильвестровича и Евдокии Игнатьевны Степанюк было пятеро детей: Николай, Елена, Василий, Мария и младший Тарас.
– Трое деток у родителей умерло, когда мать с ними отправилась в Россию в 1914 году. Война тогда империалистическая была – тоже с немцами. Меленковцы бросали свои дома, собирали самое необходимое, семьями покидали деревню и на повозках с лошадьми отправлялись на восток. Отец мой в это время в армии служил – царя Николая II охранял.
У нас в доме долго была его шапка с тех времен – интересная такая – с веером. Потерялась потом, а вот несколько медных рюмочек, которые каждый год царь дарил отцу на Рождество – он же долго служил, лет пять, наверное, – сохранилось, – собеседница порывается встать, но дочка опережает и достает из серванта раритетную вещь.
Вернулась на родину и воссоединилась семья Степанюк уже после Октябрьской революции. Мария Лукинична рассказывает о времени при поляках:
– Жили, много работали, я еще ребенком была, запомнила, как Красная Армия пришла. Военные в Городце расположились. Поляки не успели сбежать – поезд с их добром на станции стоял. Старший брат Коля узнал, что красноармейцы будут раздавать людям их имущество, пошел с друзьями в соседнюю деревню. Мама отговаривала – неспокойно кругом, стреляют везде. Коля действительно вскоре вернулся – возле Бородич красноармейцы столкнулись ссопротивлением поляков, которые не хотели просто так покидать белорусские земли.
Героиня замечает, что недолго в мире тогда пожили. Через два года началась Великая Отечественная война:
– Фашистский штаб в Городце располагался. Немцы учиняли облавы на деревни. Пока доходили к нам, мы могли уйти в лес, где вырыли землянки. Но бывало, что узнавали о навале слишком поздно. Помню, как поздней осенью ночью босиком в одной сорочке через рвы, а вода ледяная тебе чуть ли не по плечи, переходила.
Вскоре стали распространяться слухи о партизанах.
– У нас в деревне место есть, где молодежь раньше любила по вечерам собираться. Затесался между местными некий Павлуша из соседней деревни, как оказалось, он немецкий доносчик был. Выслужился тогда он, сдал ни в чем не повинных Василя Мехту и Ивана Герасимука, которые тогда разговор о партизанах завели. Не знаю ничего о его судьбе, но, думаю, что кара божья его настигла. Сами парни живы остались, так как в день облавы были под Кобрином на работах.
Налетело много конниц, стали искать их дома. Мужиков заставили выкопать большую яму. Выводили по одному во двор и расстреливали: не смотрели – ребенок это или старик. В одном доме 6 человек и в другом столько же, – голос у Марии Лукиничны дрожит: – Девочка одна спаслась тогда, попросилась в туалет, немец ее выпустил, она через лес к родне в Дубины побежала. Не помню, правда, у кого уже – Мехты или Герасимуков, дочка красивая очень была, лет шестнадцати, знаю, что Настей звали.
Фашист не смог в глаза ей смотреть, приказал спиной повернуться и только тогда выстрелил. Сколько горя было... На следующий день, когда парни с работ вернулись, все узнали. Василь пошел к яме – думал, может, кто жив остался. Приподнял одну из женщин, а у нее весь лоб прострелен. Стал на себе волосы рвать, еле оттащили и в чувство привели. Не дай Бог кому такое горе пережить.
Случилась эта трагедия, по словам собеседницы, в конц еноября-начале декабря:
– Где-то между праздниками – Николой зимним и Введением во храм Пресвятой Богородицы, холодно уже было.
Люди хотели по-человечески похоронить расстрелянных односельчан, но боялись сами что-то предпринимать. Несколько раз один из родственников убитых ходил в Городец к коменданту с просьбой. Наконец, тот разрешил. Только приказал, чтобы сделали это под покровом темноты и тихо:
– Их помыли, нарядили. Той ночью, когда хоронили, месяц ярко светил: 12 подвод шло с гробами, а тринадцатая с крестами, на всю улицу процессия растянулась, все Меленково, люди из ближайших деревень, но никто и слова не проронил, плакали украдкой. Эта картина до сих пор у меня перед глазами.
После войны погибших от рук фашистов перезахоронили в братской могиле в деревне Бородичи.
– Когда немцев прогнали, назначили по деревням старшими милиционеров, которые смотрели за порядком, – продолжает Мария Лукинична. – Бандеровцы поймали нашего и из Антополя. Отвезли за пять километров в урочище Перекрестье, раньше это хутор был. Никто не знает, что там происходило, можно только догадываться. Милиционеров по частям потом находили под грудой пепла в подвале сожженного сарая.
Оставили свой кровавый след бандеровцы не только в Меленково:
– В соседних Дубинах семью зарезали за то, что их сын пошел на войну. Моего двоюродного брата тоже хотели убить, но кто-то его предупредил – успел спрятаться. Из дома тогда все, что только можно было, вынесли.
После освобождения Беларуси ушел на фронт старший сын Степанюков – Николай. Под Варшавой он получил серьезное ранение и был комиссован, остался на всю жизнь инвалидом. Средний Василий подорвался на мине, когда восстанавливал с товарищем мост через Днепро-Бугский канал:
– 7 дней врачи в Кобрине боролись за его жизнь, но таки не смогли спасти. Лена замуж вышла. Тарас младше меня. Из помощников у родителей только я осталась. Где только не пришлось работать. Ходила на заготовку леса в Березу Картузскую, Косово под Ивацевичи. Крепкая была, выносливая – война закалила. За все хваталась. К наукам я не очень как-то, да и некогда было их постигать, а вот шить, вязать, по дому всякую работу делать – этому меня учить не надо, на лету все схватывала.
Ковер, вышитый Марией Озарчук
В 20 лет наша героиня вышла замуж за односельчанина Степана. Одними из первых они вступили в колхоз. Вместе работали, растили дочерей Татьяну и Людмилу. Много наград за свой труд получили. Правда, и в мирное время нелегко пришлось Марии Лукиничне. Не дожил и до 50 лет ее муж. Умерла от болезни младшая дочка Людмила. Но, как замечает героиня, хорошего было больше. Сейчас у нее 4 внуков, 7 правнуков и один праправнук.
– А как там в городе? Хорошо люди живут? – вдруг переводит разговор собеседница. – Я уже и не вспомню, когда в Кобрине была. Спрошу, что у внуков, а они смеются, говорят: «Никто так уже не живет, бабушка, по-другому все». Ну и хорошо, что по-другому, хорошо, что они не видели того, что мне довелось, и дай Бог не увидят.
Как привить подрастающему поколению уважение и гордость к героическому прошлому, чтобы в его сознании не возникло и тени сомнения к истории своего народа, отвратить малейшее желание оправдать фашизм и бандеровщину? Я просто не стану удалять запись Марии Озарчук из диктофона, где каждое ее слово – правда, омытая слезами и кровью.
Текст и фото Елены БАКУН
Поделиться в соцсетях:
