Самая страшная в нашей истории война все дальше и дальше отодвигается от нас во времени. Поколение, которое помнит войну непосредственно глазами, ушами, на вкус, на ощупь, чувствами, безвозвратно уходит. Но и нынешняя молодежь помнит о той войне.
3 июля, "Кобринский вестник"/ Остались книги, фильмы, рассказы прадедов, уже покинувших этот мир. И очень важно, что сохранились письма военных лет.
На рассвете 22 июня 1941 года грохот рвавшихся снарядов и бомб в клочья разметал тишину, удушливый дым пожарищ заслонил от взоров мирное синее небо. Начавшаяся война ломала и кромсала судьбы людей, выверяя их на прочность, мужество, стойкость.
Пробудившись от мирных снов, в жутком пламени войны, женщины, дети, старики – жители приграничных селений – покидали обжитые места, чтобы не остаться с глазу на глаз с фашистами, чтобы не погибнуть в этом огненном смерче.
И потекли на восток нескончаемые вереницы беженцев, чтобы обрести временный приют в глубинных районах страны, чтобы, опомнившись и оглядевшись, пополнить отряды бойцов трудового фронта, не жалевших сил для разгрома врага.
Где-то здесь, в этом нескончаемом потоке, пробиралась в родные края и Тося Ведерникова. В ноябре 1940 года суженый – бравый командир Федор Соловьев – увез ее в Кобрин, к западной границе страны. Недолгим оказалось счастье…
Война в считанные минуты разметала их в разные стороны. Антонина была на восьмом месяце беременности, а иначе она как военнообязанная, окончившая в Ульяновске летно-техническую школу, вполне могла оказаться в огне сражений с самого начала войны.
О том, что пришлось пережить Тосе Ведерниковой в вихре первых грозовых дней, как добиралась она домой в Йошкар-Олу, о доброте и бескорыстии встретившихся на ее
пути людей молодая женщина рассказала в письмах к мужу, которые писала, не зная жив ли он.
К счастью, в ноябре 1941 года родственникам Антонины пришла весточка от Федора. Сколько слез было пролито над этим письмом! Все плакали от радости, что он жив. Плакали о том, что, находясь в самом пекле войны, Федор не знал, что его жена жива, что у него родилась дочь.
В тот же день Антонина отправила мужу часть писем. Его радость нельзя было передать словами. Федор Иванович писал потом, что перецеловал всех, кто оказался в тот час рядом с ним. Его называли счастливчиком, ведь многие командиры, его сослуживцы, долго еще ничего не знали о судьбе своих близких.
Пройдя через кромешный ад войны, Федор Ведерников выжил и дослужился до звания майора и должности командира отдельного гвардейского корпусного батальона. В 1946 году демобилизовался по собственному желанию и вернулся домой в Йошкар-Олу.
Вся грудь в наградах. Ордена Отечественной войны, Красной Звезды, Красного Знамени; медали «За отвагу», «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», «За взятие Берлина», «За освобождение Праги», «За победу над Германией» говорят сами за себя. Но годы лишений и борьбы не прошли бесследно. В 1972 году Антонина Ведерникова-Соловьева овдовела.
В столице Марийской республики ее знали как педагога, пионерского и комсомольского работника, одну из первых участниц парашютного кружка, а потом Йошкар-Олинского аэроклуба.
В 1981 году, накануне 40-летия начала Великой Отечественной войны, Антонина Максимовна решила опубликовать все семнадцать писем в областной газете «Марийская правда» под заголовком «Письма грозовых дней».
Спустя еще пять лет, 22 июня 1986 года, она переслала три номера этой газеты, в которых были напечатаны первые фронтовые послания мужу, сотрудникам Кобринского военно-исторического музея им. А. В. Суворова, вполне справедливо считая, что ее письма могут стать дополнением к летописи Великой Отечественной войны на Кобринщине.
Федор Иванович Соловьев служил командиром роты 944-го батальона связи, дислоцировавшегося в Кобрине на момент начала военных действий. Эти письма невозможно читать без слез. В полном объеме с ними можно познакомиться в Кобринском музее.
Вниманию же наших читателей мы предлагаем отрывки из четырех писем Антонины Ведерниковой-Соловьевой к мужу, которые приоткрывают нам странички истории первых двух дней войны глазами мирных жителей, попавших в водоворот военных событий на белорусской земле.
«Мой дорогой! Я сначала расскажу тебе о том, как выбралась из горящего Кобрина. Помнишь, когда в городе разорвалась первая бомба, я, скатившись с кровати, выбежала во двор. Впрочем, это был скорее, сад. Здесь росли черешни, груши. Было раннее утро. Солнце светило ярко, и только самолеты, летевшие в три яруса, закрывали все небо.
Самолеты – немецкие, с черной фашистской свастикой. С машин нижнего яруса падали бомбы. Ноги мои как будто приросли к земле. Я не могла сдвинуться с места. Бомбы в солнечном свете походили на блестящие самовары. В детстве к праздникам нам, детям, поручалось чистить самовар. Сначала мы терли кирпич о кирпич, а потом кирпичным порошком чистили самовар до огненного блеска. И падавшие с неба бомбы напоминали мне тот самовар. Одна из них разорвалась на полотне железной дороги, недалеко от нашего домика. Это вывело меня из оцепенения. Я вбежала в квартиру, а тебя уже не было. Только дверь на веранду, выходившую на улицу, была распахнута настежь. Я поняла, что ты уже в роте, со своими солдатами. А бомбы рвались на улицах города. Почувствовав запах дыма, я схватила сумку с документами, даже не взглянув на то, что оставляла в квартире. Улица кишела людьми. Все метались в панике, не зная, что делать. По дороге шли грузовые машины из Бреста. В машинах вплотную друг к другу стояли женщины, старики и дети – все почти раздетые. Бомбежка усиливалась с каждой минутой. Город горел. В дыму и копоти было плохо видно. Отовсюду слышались крики матерей, звавших ребятишек, и плач детей, потерявших в сутолоке родителей. И тогда я решила: чтобы спасти свое еще не родившееся дитя, надо уйти из этого ада, уйти, не теряя ни минуты…»
«…На мое счастье, около нашего дома затормозила автомашина, в которой сидели две женщины с детьми. Не спрашивая, куда они направляются, я залезла в кузов. Только бы подальше от этого грохота… Когда машина тронулась, я почувствовала облегчение. Не успели отъехать от военного городка, как налетели на нас немецкие самолеты и стали на бреющем полете обстреливать идущие по большаку машины. Послышалась чья-то команда: «Вылезай – и в рожь врассыпную!». Рожь была высокая и густая. И люди бежали друг за другом – боялись остаться одни. Вот тут-то и досталось всем. Ну и натешились фрицы над нами! Только улетят, мы залезаем в кузов машины. Проедем с километр-другой, а они опять тут как тут. И так же на бреющем из пулемета – по людям. И как я жива осталась?! Ведь там, во ржи, нашли свою могилу столько людей. Машину, на которой ехала, я потеряла. Добрые руки протянулись мне навстречу из другого грузовика. У станции Ивацевичи укрылись в лесу. Здесь сказали нам, что надо ждать поезда…»
«Итак, сидим в Ивацевичах под елочками да под кустиками на мягкой зеленой траве. Неожиданно из проезжавшей мимо крытой брезентом машины выглянули разом две девичьи головы и в один голос закричали: «Тося! Тося!». Это были Шура и Женя – мед- сестры из госпиталя. Я подбежала к ним и сделала знак, чтобы они взяли меня с собой. Но, посмотрев на мою округлившуюся фигуру, Женя сказала: «Тебе надо обязательно добраться до дома, а нам – туда», – и показала в ту сторону, откуда мы приехали. Никто из нас не произнес страшное слово «война», но каждая понимала, что, может, видимся в последний раз. Они уехали, а мы остались в лесу. Немного погодя показался поезд, товарняк. Видимо, он попал под бомбежку – некоторые вагоны были здорово изувечены. Шел он очень медленно, и нам не составило большого труда залезть в вагоны. Никто не разговаривал, лишь только всхлипывали дети. В вагонах почти все стояли. Правда, кое-кто, не выдержав, уселся прямо на полу. 23 июня часов в шесть утра мы приехали в Минск. Шел второй день войны…»
«В Минске нас встретило хмурое утро. Над железнодорожной станцией патрулировали наши самолеты. Люди, дежурившие на вокзале, ходили с противогазами, молчаливые и суровые. Нам объявили, что всех увезут по деревням километров за тридцать от Минска. Для этого прибыли сто подвод. Прошел и другой слух: можно уехать в Москву. И мы бросились в кассы. Но кассиры были неумолимы – билеты продавали только москвичам, которые оказались в Минске в командировке или в отпуске. Кое-кому все-таки удалось уехать. Они устраивались на товарных поездах, на открытых платформах или между цистернами. А мы пошли к подводам. Потом я тысячу раз жалела о том, что поехала в деревню… Побоялась отстать от своих попутчиков. В белорусской деревне мы поселились в семье колхозников – три женщины из Кобрина, три будущих матери – я, Шура Киселева, тоже жена командира, и еще жена сотрудника милиции. На другой день над деревней появилась немецкая «рама». Было страшно смотреть, что в нашем советском небе свободно, не встречая отпора, летают чужие самолеты. Еще через день фашисты начали спускать осветительные ракеты. Ночью на улице было так светло, что хоть садись и шей. Спать мы уже не могли. На почте и в сельском совете готовились к эвакуации, сжигали документы, чтобы не оставлять немцам. Колхозники связывали одежду в узлы, собираясь уйти в лес. А что было делать нам, трем беременным женщинам, волею судьбы заброшенным в незнакомую деревню? Идти вместе со всеми в лес? Станем только обузой. Остаться? Придут немцы, обязательно уничтожат. И мы решили: пойдем домой пешком, пойдем, сколько сможем. Вечером, попрощавшись с хозяевами, мы вышли на шоссейную дорогу…»
Сколько еще было этих трудных дорог у Тоси Ведерниковой-Соловьевой на пути домой, в родную Йошкар-Олу!
Эти письма не для того, чтобы еще раз напомнить взрослым о войне – в большинстве своем они от дедов и прадедов знают о том, какой ценой далась Победа.
Эти письма обращены к тем, кто, к сожалению, не слышал живых ветеранов и очевидцев войны, кто книгам предпочитает гаджеты, кто ошибочно полагает, что мир был, есть и будет всегда, и что для этого не нужны никакие усилия человека. Наивные заблуждения…
Елена РЫСЬ, ученый секретарь Кобринского
военно-исторического музея им. А. В. Суворова
Поделиться в соцсетях:
